Но Уильям не был настроен проявлять деликатность и мягкость. Его выступление на суде 21 июня было настолько вызывающим, что один из судей описывал его как «во всех отношениях соответствующее его высокому происхождению», скорее имея в виду его незаконнорожденность, чем знаменитое родство по отцовской линии. Со своей стороны, старший Франклин действовал не слишком по-отечески. Его письмо Вашингтону, в котором говорилось о подготовке Декларации независимости, было написано в день, когда допрашивали сына, но Франклин даже не упомянул об этом событии. Он также не произнес ни слова и не предпринял никаких действий, чтобы помочь ему, когда Континентальный конгресс тремя днями позже проголосовал за заключение Уильяма в тюрьму Коннектикута.

Таким образом, слова, которые Уильям написал накануне заключения сыну, находившемуся теперь под неусыпной опекой деда, выглядели болезненно великодушными: «Мой дорогой мальчик, благослови тебя Бог, будь почтительным и внимательным к своему деду, которому ты обязан очень многим». Завершал он письмо с несколько натянутым оптимизмом: «Если мы переживем сегодняшнюю бурю, то все сможем встретиться и с удовольствием насладиться радостями мирной жизни»[376].

Они пережили бурю и действительно встретились снова, но им никогда не пришлось больше вместе наслаждаться радостями жизни. Раны, нанесенные событиями 1776 года, оказались слишком глубокими.

В то время когда Конгресс готовился к голосованию по вопросу о независимости, была назначена комиссия для выполнения некоего дела. На тот момент оно не представлялось важным, зато впоследствии оказалось фундаментальной задачей. Это было составление декларации, разъяснявшей суть решения. В комиссию, разумеется, вошел Франклин, а кроме него — Томас Джефферсон, Джон Адамс, коммерсант из Коннектикута Роджер Шерман и нью-йоркский адвокат Роберт Ливингстон[377].

Как же оказалось, что Джефферсон, которому было всего тридцать три года, удостоился чести составлять такой документ? Его имя стоит первым в списке членов комиссии, и это означает, что он был ее председателем, потому что получил наибольшее число голосов и потому что был из Виргинии, колонии, которая предложила резолюцию. Четверо его коллег занимали посты в других комиссиях, которые считали более важными, и ни один из них не понимал, что документ в конце концов станет рассматриваться как текст, подобный священному писанию.

Со своей стороны Адамс ошибочно полагал, что уже обеспечил себе место в истории, написав преамбулу к резолюции 10 мая, призывавшей к демонтажу системы королевской власти в колониях. Он самоуверенно заявил, что этот документ будет рассматриваться историками как «самая важная резолюция, когда-либо принятая в Америке».

Несколькими годами позже в присущей ему напыщенной манере Адамс утверждал, что Джефферсон хотел, чтобы именно он сочинил текст декларации, но что он убедил молодого человека взять эту честь на себя, сказав ему: «Причина первая: вы виргинец, а виргинец должен быть во главе этого дела. Причина вторая: я неприятный, подозрительный и непопулярный человек. Вы же совсем другой. Причина третья: вы пишете в десять раз лучше, чем я». По воспоминаниям Джефферсона, все обстояло иначе. Комиссия «единодушно настояла на том, чтобы я один составил проект», — писал он[378].

Что касается Франклина, то он по-прежнему лежал в постели со своими фурункулами и подагрой, когда впервые встретился с членами комиссии. Кроме того, позже он говорил Джефферсону: «Я взял себе за правило всякий раз, когда это в моей власти, избегать роли составителя документов, которые будут рецензироваться государственными учреждениями».

Таким образом, именно Джефферсон удостоился чести написать несколько фраз, вошедших в число самых знаменитых в истории человечества. Сидя в одиночку в своей комнате на втором этаже в доме на Маркет-стрит, всего в одном квартале от дома Франклина, он написал знаменитые начальные слова: «Когда ход событий…» Важно отметить, что затем последовала атака не на британское правительство (то есть министров), а на воплощение британского государства (то есть короля). «Атака на короля, — отмечает историк Полина Майер, — была конституционной по форме. Именно поэтому англичане объявили произошедшее революцией»[379].

Документ, составленный Джефферсоном, во многих отношениях был подобен тому, который написал бы Франклин. В нем содержался перечень претензий к британцам и подробно описывались, как это часто делал Франклин, попытки Америки к примирению несмотря на непреклонность Англии. Действительно, слова Джефферсона в чем-то перекликаются со словами, которые ранее использовал Франклин в том же году в проекте резолюции, который не был опубликован.

Однако стиль Джефферсона отличался от стиля Франклина. Он был украшен плавными каденциями и приятными для слуха фразами, поэтичными и в то же время мощными, несмотря на гладкость. К тому же Джефферсон опирался на глубокую философию, чего нельзя найти у Франклина. Он воспроизводил язык и идеи английских и шотландских мыслителей эпохи Просвещения, и наиболее важная — концепция естественных прав, выдвинутая Джоном Локком, сочинение которого «Второй трактат о правлении» автор прочитал не менее трех раз. И он разработал свою аргументацию в более изощренной манере, чем это сделал бы Франклин, используя концепцию договора между государством и его подданными, договора, основанного на общем согласии людей. Также следует отметить, что Джефферсон свободно заимствовал фразы других авторов, в том числе из знаменитой Декларации прав в новой конституции Виргинии, составленной хорошо знакомым ему плантатором Джорджем Мейсоном. Делал это в манере, которая сегодня могла бы породить обвинения в плагиате, но в то время считалась не только уместной, но и свидетельствующей об учености. Действительно, когда раздраженный Джон Адамс, с завистью воспринимавший похвалы в адрес Джефферсона, указал несколько лет спустя на то, что в Декларации не было новых идей и что многие фразы в ней были взяты у других авторов, Джефферсон парировал: «Я никоим образом не считал своей обязанностью изобретать новые идеи, не используя мнений, высказанных когда-либо прежде»[381].